Видала, по телевизору сейчас сказали – космонавты вернулись, президент им звёздочки повесил. Герои России! А что – герои? Что за подвиг такой? Спеленали тебя, в ракету сунули, на орбиту закинули. Ну, поболтался ты там, а куда деваться? Пешком всё равно не уйдёшь. Потом команду из центра дали – вжик вниз! И всё, герой. А вы смотрите, рты разинув. А где тут героизм? Вот слушай, я тебе что расскажу. Про один только свой день рабочий. И больше не будешь слушать эту ерунду про космонавтов, поймёшь сразу, где герои, а где так.
Вот ты знаешь, кто я такой? На самолёте летала когда-нибудь? Ну вот, я – самый главный в самолёте человек. Ка-Вэ-эС. Командующий Воздушного Судна! На мне всё, я за всех отвечаю, все решения принимаю. У нас, в авиации, знаешь, как говорят? «В небе решения принимают только КВС и Господь Бог. Но Богу некогда». Понимаешь, да?
Вот послушай, расскажу, как мы на прошлой неделе летали. Обычный полёт, ничего особого.
Прихожу утром на аэродром, там уже нарочный ждёт. Так, мол, и так, готовьтесь, нужно лететь в Сибирь. А чего мне готовиться – я всегда готов! У меня всё как по часам, подвози паксов – пассажиров, по-вашему – и погнали!
И экипаж мой уже тут стоит: второй пилот, штурман, механик ещё и две стюардессы, Ленка с Танькой, ух, заводные девчонки! Я им: «Летим в Сибирь, расчехляйтесь!», ну и побежали они все к самолёту. Кто брезент с крыла стягивать, кто приборы включать, кто колёса проверять-подкачивать, всем дело найдётся. А девчонки кофе варить – без кофе никак, это закон, перед вылетом две чашки, чтобы не заснуть на взлёте.
А самолёт у нас знаешь какой! Боинг Аэрбасовский, огромный, народу, считай, на тыщщу. И ещё отдельная палуба на грузы всякие, туда прям камазами гружёными заезжают.
Расчехлились мы, прогрелись, кофейку выпили. От аэровокзала к нам рукав протянули, пассажиры грузятся, Ленка с Танькой их по местам разводят. Механик внизу камазистов материт, кто не так паркуется. Там же всё крепить по науке нужно, представь – на высоте в десять тысяч метров заложу я вираж, а камаз незакреплённый с места стронется и через борт выедет! Вот нахрен нам на десяти тысячах метров такое счастье? Поэтому механик там лютует, спуску никому не даёт.
Второй пилот тумблерами всякими щёлкает, штурман в загородке своей устроился, третий штурвал проверят – вперёд-назад, влево-вправо. Как это «зачем третий штурвал?» Говорю ж – самолёт огромный, когда в вираж входим, в шесть рук штурвалами ворочаем! Вдвоём просто не осилишь, даже и пытаться нечего.
Выруливаем на полосу. Начинаю газовать – а самолёт еле-еле ползёт! Что за беда? Высунулся из окошка, смотрю вниз: колёса визжат, на месте крутятся – гололёд! За ночь полоса так обледенела, что никакого сцепления, как тут разогнаться? Но мы народ тёртый, киваю второму пилоту: давай, мол, по-гололёдному! Он из-под сиденья валенки достал, обулся в них, ещё шланга кусок прихватил, и на плоскость вылез. На крыло, то есть, по-вашему.
На плоскости лючок есть специальный, в бензобак. Вот он этот лючок открыл, шланг туда сунул, керосинчик подсосал. Я газую помаленьку, по полосе ползу, а он назад со шланга керосинчиком брызгает, полосу за нами поливает. Как до конца полосы докатились, ору ему: «Дробь! Полоса!», и разворачиваюсь. Ну, он шланг вытащил, лючок закрыл, спичкой чиркнул – и на полосу её. Как оно всё заполыхает! От нас огненная стена на два километра вперёд! Из космоса видно! Я гляжу – а огонь и по крылу поднимается, что-то там пролилось, видать. Времени на раздумья нет, принимаю решение на старт, не дожидаясь, пока полоса прогорит. Некогда ждать, сами прогореть можем! Давлю газ – и прямо по огненной полосе на разбег иду! Ленка с Танькой второго пилота за руки в салон втянули, фортку захлопнули. Успели вовремя – у него аж брови уже опалило. И валенки подгорели, знаешь, воняют так противно, жжёным волосом. Ну, он их под сиденье кинул, вентилятор включил, вонь быстро протянуло.
А, вот непонятно тебе, зачем валенки ему – сразу видно человека сухопутного. Сама подумай – он же на плоскость выходит! Слыхала такое выражение: «Механизация крыла»? Вот на крыле этой механизации просто до едрёной фени, если он каблуками сапожищ своих там потопчется, то хрен мы куда улетим. Нежные конструкции, проволочки там разные, пружинки. А валенки они мягкие, в них можно не волноваться за все эти тонкости. Но это мы, русские, додумались, у буржуинов-то валенков нету, поэтому у них если на плоскости что делать, то машину в ангар загоняют, и там с подвесного крана спускают ремонтника на тросе. Идиоты, что с них взять.
И вот представь – прём мы на взлёт по огненной полосе! Кругом пламяще бушует и мы из него вверх – ввжжжжик! И в небе!
И мне диспетчер такой: «Ну, Петрович ты дал, у нас тут у всех по два инфаркта, а у Фёдорыча – все три!» Фёдорыч – это наш руководитель полётов, случись что – всех собак на него повесят. Но он с пониманием, знает, что иногда нужны смелые люди, которые будут принимать смелые решения. А без этого с места не стронуться. В общем, диспетчер нам доброго неба пожелал, мы круг над аэропортом заложили, крыльями покачали – и вперёд, в Сибирь!
Взлетели, штурман курс проложил. Да, собака, засмотрелся на полосу горящую внизу, трассы перепутал! Вывел нас старый маршрут, которым ещё при Советском Союзе летали, а теперь уже лет тридцать не пользуются. Про воздушные ямы слыхала? Ну вот такое дело – чем по трассе чаще ходишь, тем она глаже. А как забросят её, не ровняют тушами самолётными, так воздух колышится, получаются в нём такие вот ямы. Вот тут за тридцать лет уж таких колдобин намешалось – мама дорогая! И мы на них со всей дури влетели! Как пошло нас трясти и кидать, зубы стучат, штурвалы из рук выскакивают! Пассажиры кричат, кто блюёт, кто молится! Ленка с Танькой – ох и люблю я их! – сами хоть и побледнели, но по салону носятся, кого успокоят, кого пристегнут, кому пакетик для его завтрака, наружу просящегося, дадут.
Я штурману говорю: «Товарищ штурман, ты совсем охренел! Мы тут растрясёмся к едрёней фене! Приказываю: немедленно вывести воздушное судно на более гладкий курс!» Он под козырёк взял: «Слушаюсь, товарищ командующий! Разрешите выполнять?» Выполняй, говорю, Сусанин поднебесный…
А тут механик ещё снизу в рацию шипит: если, говорит, болтанка не прекратится, то будет вынужден для спасения воздушнго судна камазы вниз повыкидать, чтобы они с креплений не сорвались, да не расхреначили нас на куски. Кричу ему: «Отставить камазы выкидывать! Головой за них отвечаешь!» Ну, он пошипел ещё, пошипел, да и затих – пошёл дополнительно груз крепить-стопорить.
Тем временем штурманец новый маршрут нашёл. Гляжу – не фонтан, узковато. Там, в основном, малая авиация работала, укатанный коридор не шибко широкий, но мы впритирочку входим. Зарулили туда и погнали. Иногда только крылом за край коридора зацепим, тряхнёт раз-другой, но терпимо, не беда. Выглядываю в салон – пассажиры порозовели, улыбаются, с Танькой-Ленкой перешучиваются уже. А те им разные обеды разносят – ну, взамен завтраков выблеванных.
Нормально, летим! Но тут впереди – облачность сплошная, вязкая. Как вошли в неё, начали турбины облака кусками глотать – чихают, дёргаются, отплёвываются. Механик говорит: критическая перегрузка, потеря мощности! Нужно выходить из облачности, иначе турбины забьются, встанут. И лететь сможем только строго вниз. Быстро, не недолго.
Командую: все на штурвалы, поднимаемся! Облака, они ж край имеют. Если вверх подняться, то над ними окажешься, в чистом воздухе. Но, однако, трудно – и так машина тяжёлая, так ещё и мощность падает, и сами облака тормозят, как в киселе идём.
Тянем штурвалы на себя изо всех сил, аж жилы на лбу вылезли. Я газую на полную, Танька с Ленкой к штурманцу подбежали, за плечи его тянут. Внучка за жучку, а бабка за штурвал. В общем, вытянули репку из облачности. Только выбрались – а там другая напасть. Ты в небе сама облака видала, бывают тяжёлые, тёмные, вязкие, а бывают лёгкие, перистые. Такие вот вверх завсегда поднимаются. А вверху, сама знаешь, холод. Минус пятьдесят – это, считай, жара, по тамошним меркам. И вот на холоде эти перистые облака в сплошную ледяную корку смёрзлись!
И между коркой этой и вязкими облаками узенькое пространство осталось, вот аккурат протиснуться, но только если ровненько идти, не шевелясь. Чуть дёрнешь вверх – начнёшь хвостом как ледоколом корку ледяную вверху рубить, хвост поломаешь. Чуть вниз – опять в кисель, турбины забьёшь.
Второй пилот на меня смотрит – в глазах такая тоска, как будто говорит: всё, командир, давай прощаться! Но я командую: «Беру управление на себя! Девчонки – мухой мне кофе большой!» А сам штурвал двумя руками зажал, коленом подпёр – и до самой Сибири как по ниточке вёл, ни разу ни хвостом ни чиркнули, ни носом не черпанули! А Танька с Ленкой мне пот со лба промакивали, знаешь, как у хирурга на операции. Только у хирурга ответственности – одна душа, а у меня – тыщща!
Так помаленьку и вышли на пункт назначения. Облака поразвеялись, начали мы снижаться. А диспетчер снизу, так мол и так, за ночь снегом всё засыпало, на аэродроме намело аж поверх вышки. Ничего не осталось, сплошная снежная равнина, откапываться неделю нужно. На то она и Сибирь, там всё время так.
А у нас, сама понимаешь, керосину-то хрен да ни хрена. Мы ж им, помнишь, полосу поливали, а потом ещё между трассами метались, тоже тратили. Так-то бы на запасной аэродром уйти, а у нас уже горючки не хватит.
Такая вот ситуация. Что делать? Вот ты что бы сделала? Поди – лапки сложила бы и глаза зажмурила. Но нам так нельзя, работа у нас такая – выход искать. Всегда!
Я с диспетчером на связь выхожу, говорю ему: «Уйти на запасной аэродром не могу, будем садиться, готовьте встречу!» И даю ему расклад. На то место, где полоса была, нужно три щита фанеры положить, здоровенных. И проход в снегу пусть начинают копать, чтобы нам паксов выгрузить. Диспетчер хипешит, кричит: «Аварийная ситуация!», а я ему: «Уймись, дурик, бывало и хуже! Сядем, не дёргайся!»
И вот заходим на посадку. Смотрю вниз, нахожу три фанерки свои. Они внизу-то приличных размеров, а сверху маааааахонькими кажутся, жёлтые квадратики на белой равнине. И вот на эти квадратики я прицелился и зашёл точненько, как нитка в иголочку. И аккуратненько так опустился на три фанеры всеми тремя шасси. И погнали на них по целине, как на лыжах! А что не гнать – ничего ж кругом не осталось сверху, куда хочешь, туда и кати!
Замедлились, остановились помаленьку. А тут уж и диспетчер пищит, что подкоп к нам ведут, через часок можно будет разгружаться. Всё, закончили рейс, все молодцы, всем спасибо.
Я к пассажирам обратился, сказал, что прибыли в пункт назначения Сибирь, что температура за бортом минус тридцать, глубина снежного покрова около двадцати метров, и спасибо, что воспользовались нашими услугами.
Потом в гостиницу, по рюмашке там приняли, а как через пару дней полосу раскопали – обратный рейс. И что думаешь – он проще был? Вот ни сколько. Работа у нас такая. То, что у других подвиг – у нас обычная каждодневная рутина.
Так что про космонавтов этих даже и не слушай. О настоящих героях по телевизору не расскажут. Настоящие герои просто идут и делают свою героическую работу.
Ну всё, пора мне. Сегодня в Африку идём, будет весело. Когда в прошлый раз туда ходили, там бешеные слоны диспетчерскую вышку и весь аэродром растоптали. Садились по меткам, которые аэродромные из слоновьего же дерьма сложили.
А что в этот раз будет – поглядим.