Удивительно — благодаря прогрессу в XXI веке мы оказались ближе к средневековому обществу, чем были в XX. Такое вот, понимаешь, развитие.
Община и разобщение
Историки и культурологи логично объясняют появление человеческих общин тем, что всем миром проще преодолевать тяготы и лишения. В одиночку не вспахать поля, не собрать урожая, не отмахаться от соседей, пришедших вдруг за этим урожаем. Поэтому люди собираются в кучки разного размера — и в этих кучках интересы общины выше интересов индивидуума. Оно и понятно: если каждый будет думать только о себе, то и жить всем до первых заморозков.
Община естественным образом контролирует наши поступки, мысли, образ жизни. Контроль освящается традицией, и традиция задаёт нам рамки приемлемого.
Мы знаем, что значит «хорошая жена», каковы главные признаки «добра молодца» и что отличает человека пустого и ненадёжного.
«Проявить свою индивидуальность» в общине — значит стать изгоем, со всеми вытекающими. Или ты «как все», или жить тебе на дальнем хуторе, а то и вовсе скитаться.
На тему подавления личности общиной литературных историй сочинено без счёту, и все мы с большим сочувствием их читали.
Но технологии не стояли на месте, и города забирали в себя всё больше людей. В городах другие истории: индивидуализм и разобщённость, и кто все эти люди, которых мы встречаем в наших лифтах, — один Господь ведает. Тема великого одиночества горожанина тоже задала корму множеству литераторов.
Атомизация человечества казалась процессом необратимым: раз община стала ответом на трудности, а взаимоконтроль её жителей — средством от анархии, то как только трудности исчезают — всё прочее осыпается за ненадобностью.
Поэтому писателям и футурологам второй половины ХХ века будущее виделось вполне определённым: стальные пещеры мегаполисов, одиночество масс и, возможно, тотальный контроль — но уже со стороны государства (высшей формы общины). Государство берёт на себя всю заботу о кореньях и мамонтах, но взамен желает знать о шевелениях в самых интимных уголках наших мозгов. На случай, если вздумаем качать лодку и шатать трубу.
Эта модель выглядела не очень эстетично, но очевидным образом отличалась от общинного уклада, то есть демонстрировала, скорее, развитие общества. Хотя бы и в странном направлении.
В общем, главный вектор движения был очевиден: связи распадаются, человек обособляется, гнёт общинного уклада над ним более не властен. По факту индивид оставался включён во множество разных сообществ (работа, круг общения и пр.), но это всё пародия на настоящую общину, как дресс-код на работе — жалкое подобие общинных требований к «пристойному виду».
Паника, психическое заражение и охота на ведьм
Ещё одна особенность сплочённых сообществ — быстрое и некритичное распространение информации. Это тоже механизм выживания: когда кругом опасность, важно как можно быстрее передать сообщение всем. Механизм архаический, даже не первобытный — древне́е.
Он спасает, когда нагрянул враг. Или пожар ураганом летит по соломенным крышам, и каждая секунда важна. Но именно благодаря этому же механизму случаются массовая паника, погромы и сжигания «ведьм» охапками.
И города двадцатого века эту тему тоже под себя подмяли, с одной стороны, разобщив людей, с другой — дав государству технологические инструменты для трансляции нужной информации. И учёные двадцатого века занялись изучением психологии толпы — ведь теперь, в разобщиненном мире, нужно вначале собраться толпу — и только потом уже звереть или паниковать.
Цифровая дорога назад
Однако век двадцать первый вывернул всё наизнанку. Оказалось, что человек устроен слишком замысловато для простых линейных выводов. Мы, разобщённые и индивидуалистичные жители мегаполисов, соединившись проводами, первым делом кинулись создавать виртуальные сообщества. Тематические коммьюнити появились ещё до социальных сетей, но только соцсети подняли тему сообществ до подлинно общинного уровня.
Оказалось, что желание сбиться в кучу и разделить с другими общие ценности зашито где-то в самой глубине нашего мозга. Собственно, эта мысль совсем не нова, о стадности человеческой рассуждают вот уж несколько сотен лет, но всегда у этих рассуждений был изъян: как ни крути, а речь шла о людях, физически находящихся рядом. В одной географии, в одной культуре и даже субкультуре. И на вопрос «А если между людьми десять тысяч километров?» не было ответа тогда.
Зато теперь этот ответ есть. Мы точно знаем, что десять тысяч километров не помеха для того, чтобы собраться в виртуальную толпу и получить экстаз от этого единения. И вместе затравить кого-то, кто не вписывается в представления нашей онлайновой общины о прекрасном и допустимом.
И вот, как когда-то прежде, объект осуждения не выдерживает давления и кончает с собой в самом что ни на есть офлайновом смысле.
Проходят века, а Катерина снова и снова бросается с обрыва.
Проходят века, но мы снова собираемся в могучую кучку и идём бить тех, которые не такие. И виртуально бить, и невиртуально.
А вот и некритичное распространение информации: каждый видел этот ураган перепостов чего-то, что потом оказалось совсем не тем. Сто́ит лишь немного задеть эмоции, нажать на страх, пробудить ярость — и понеслось неудержимо.
Община никуда не пропала, но развернулась до масштабов всего мира.
Двадцать первый век заставил нас сложить своими телами абсурдную картину эпического масштаба. У нас нет причин для «общинного» поведения, но мы делаем это. Драмы и трагедии, эмоциональные бури, любовь и ненависть — и всё это не меняя позы, глядя на бегущие по экрану закорючки.
Цифровое пространство оказалось идеальным полем для проекции самых дремучих человеческих свойств.
Когда-то люди думали, что технологии делают мир лучше. Оказалось, что они лишь дают нам возможность сильнее проявить то, что в нас есть.
Статья опубликована на сайте Cossa.ru