Раз шла тётка Беда лесом, тащила короб с горем да несчастьями. Старая уже, уморилась, села дух перевести. Посидела-посидела, и досада её взяла – кругом красота, всё живое жизни радуется, а у неё ни отдыху, ни продыху: знай, таскай свою поклажу от дома к дому, от человека к зверю. И сколько ни раздавай, меньше в коробе не становится. И плечи трёт, и поясницу ломит, и покоя нет ни днём, ни ночью.

Плюнула, бросила короб под куст, да и пошла прочь налегке.

А в лесу собирала ягоды девочка Варя. Уж и красавица она была, и умница-разумница, все на неё глядели, нарадоваться не могли. Смотрит Варя: короб стоит под кустом. Оглянулась – никого нет кругом. Что ж, забыл кто-то короб? Или потерял? Кличет она: «Эгегей, кто коробок потерял?» Никто не откликается. Позвала-позвала – никого. Если и был когда хозяин у короба, то его тут и духу уже не осталось.

Решила Варя поглядеть, что в коробе. Только открыла крышку – а оттуда враз три горя и тридцать три несчастья выскочили. Засиделись, под крышкою-то. Выскочили, и на Варю глядят. И так им Варя понравилась, что они все разом к ней прилепились. И между собой говорят – вот ведь повезло хозяйку найти: и умница, и разумница, и красавица-раскрасавица! Никогда от такой хозяйки не уйдём, всегда с ней будем!

Бросила Варя короб, кинулась в деревню со всех ног, и три горя, да тридцать три несчастья на себе унесла.

А тётка Беда обратно к коробу вернулась. Горестно ей стало без него: столько веков таскала! Сколько себя помнит – всегда при нём была. Ничего другого делать не умеет, ничего другого не понимает, кроме как горе да несчастье меж людей да зверей раздавать. Покружила по лесу, покружила – да и обратно к коробу пришла.

Ухватила его сухой рукою за лямку, покряхтела, на горб закинула – да и поковыляла своею дорогой, от человека к человеку, от зверя к зверю.

А горя да несчастья в коробе тряслись и промеж собой гадали – кому какой хозяин достанется, хороший ли будет, да получится ли любить его всю свою жизнь.

Художник нарисовал картину и мне подарил. На картине — поздняя осень. Хмурое небо, голые деревья, трава бурая и дождик моросит. Я картину в комнате повесил, подарок всё-таки. Теперь у меня в доме всё время зябко и сыро, уныние и невесёлые мысли. Этот художник — большой мастер.

Заспорили раз ангелы насчёт людей. Старший ангел говорит: только мы и спасаем людей, без нас совсем они пропали бы. Извелись бы под корень. Весь род человеческий на нас да на нашей помощи держится. Отвратись мы от них – вмиг людей не станет.

А средний ангел ему отвечает: так-то оно так, да только что есть мы сами без людей? Весь смысл наш в том, чтобы людей от напастей оберегать. А ну как вдруг научились бы люди без нашей помощи жить? И всё – враз исчезли бы мы, потому как в мировом пространстве не может ничего без смысла обращаться.

Старший головой мотает, кричит: всё ты путаешь, телегу впереди лошади ставишь! Тебя послушать, так мы людям должны не то что помогать, дак ещё и спасибо каждый раз говорить, за то что головы их неразумные спасаем!

Средний на своём стоит: спасибо, говорит, не спасибо, но вот кто кому нужнее и кто кому чем обязан – это вопрос весьма открытый! Понимать надобно, а не молоть языком в простоте.
И так они разошлись – чуть до кулачек не дошло!

А меньшой ангел ничего не спорил. Взял он, покуда старшие шумят, прутик, да и затеял этим прутком людей ворошить. Кого в кучу собьёт, кого в спину толкнёт, кому подножку поставит.
Копошатся человечки от прутка – то побегут, то повалятся. Головами крутят, ничего не понимают. Потеха!

Спросили раз старого Дюшу насчёт рая. Он нос почесал, губами пожевал, говорит – ты, мил человек, насчёт раю не беспокойся. А беспокойся насчёт того, чтобы от душеедов отвертеться.

Вот помёр человек, душа отлетела. Думаешь, она в райские сады понеслась? Ну, какие-то может и понесутся. А какие-то и не долетят – душеедам достанутся. Что за душееды такие? А очень просто. 

Вот ты яйцо курье видел? Лежит яйцо, лежит, а потом раз – и цыплёнок проклюнулся. Яйцо – в скорлупу, а цыплёнок бегает, супом стать готовится. Вот душа у тебя ровно как тот цыплёнок. А ты сам, стало быть, как яйцо этакое. Снёсся и спеешь. Душа твоя спеет внутри. Соками наливается. А как черёд придёт – хлоп! И покойничек. Скорлупка. А душа – наружу, проклюнулась и полетела. Куда? А вперёд, дальше жить. Как тот цыплёнок, ага. Тут вот душееды и ждут её. Ясно зачем – отобедать желают. Они, дело такое, тобой самим не интересуются. Ты для них ровным счётом безразличен. Ты сам бы с яйцом стал разговаривать, а? То-то же. Смотрит душеед на тебя и видит только твою душу в тебе. Как она – поспела уже, или зелёная пока? Скоро ли ей проклёвываться? А как спелость ближе подходит, так они собираются и караулят, ага. Иной раз по пять-шесть в круг сядут и ажно трясутся, аппетитом заходятся. Ну и, натурально, цапают, как только отлетит. Ежли их и впрямь пятеро сидело, то бывает и до драки доходит – друга дружку лупцуют, отпихивают, каждый норовит посочнее отхватить. Тут у самого здоровенного все права: разгонит остальных, сам сперва закончит, а уж что осталось – остальные подбирают. Да оно везде так, что у людей, что у собак, что у этих вот, душеедов. Вот. Ну, дело понятное, что за всеми яйцами не уследишь. Много нас, яиц таких, к каждому не приставишься. Так что какие и улетают, в райские эти сады. А ещё бывает так, что покуда они промеж собой волтузятся, можно извернуться и мимо проскочить. Они догонять не мастаки, если сразу не ухватили, уж не будут стараться. Да и что стараться – ты вот тоже за картохой, с куста вынутого под сарай покатившейся, не полезешь. Чего на карачках ползать, вон их на кусту сколько ещё висит. Вот и они так – оплошают, носами покрутят, и к следующему, дожидаться.

Так что насчёт райских садов – это как повезёт. А не повезёт, так и пенять не на кого, кушать всем надо. Что нам, что душеедам.