Шли как-то хмурый Иванов и восторженный Савельев по московским майским улицам, беседовали о разном. Вдруг глядят — в дупле деревца одного шевеление, птички мельтешат, вроде как гнездо у них там.
Восторженный Савельев заулыбался, говорит: «Гляди, гляди, хорошие какие! Вот смотришь на них — и душа поёт, что твоя птичка! А иной раз откроешь журнал какой или даже книгу почитать — всё ужас, драма, кровь, трагедия! Вот от чего мы так устроены, скажи мне? Скажем, напиши ты книгу — жили-были Пётр да Марья, любили друг друга и всё у них было хорошо: ни тебе страданий, ни горя. Ездили на дачу летом, зимой на лыжах катались, работали на любимой работе, детей завели, двух, к примеру. И с детьми тоже всё хорошо. И на работе коллективы дружные, все делом горят. И в стране хорошо всё — ни войны, ни кризисов. Прожили они так жизнь счастливо, состарились и тихо померли, несильно далеко друг от друга. И что? Никто, никто такое читать не захочет. Будь ты хоть новый Пушкин по части словесных экзерсисов. Нету конфликта, излома нету, а кому без того интересно? А никому. Или вот, скажем, открытка. Такая, знаешь, с румяной девицей и кавалером подле неё. И ещё детки-ангелочки. Фу, пошлость! Культурный человек смотреть на такое не станет! Культурному подавай натуру издёрганную, со страданием на лице! А если дети — то пусть непременно в обносках, лохмотьях, в грязи. Тогда искусство, тогда выразительно. Что же это с нами такое? Отчего мы к боли тянемся, а спокойную радость и счастье отвергаем?»
Хмурый Иванов послушал и ответил так: «Да потому что никто вранья не любит. Какую ты фантастику ни сочини, какой небывальщины ни напридумывай, а читатель будет главное чувствовать, врёшь ты в главном, или нет. А главное в том, что наш мир весь — говно и кровь. И жизнь наша — это ныряние из крови в говно и обратно. И вот читает человек про твоих Петра с Марьей, а там ни говна тебе, ни крови. И понимает он, что врёшь ты ему. И надо бы за это поймать тебя, да по зубам съездить, а потом этой мордою в место отхожее помакать, чтобы людям врать не повадно было.»
«А как же птички?» — спросил восторженный Савельев — «Птички, котики, щеночки? Ведь радуемся же на них, от всей души радуемся!»
«А так же» — пробурчал Иванов — «Точно также, птички твои. Смотришь ты на них — и умиляешься, что вот жрут они мелочь всякую насекомую, жизни других лишают без раздумий, тут же срут под себя бездумно — а всё равно, красиво, хоть и среди говна всего этого. А райские птицы не умиляют никого. Так, чистое умствование. Вот тебе и всё литературоведение».
