В Чистый Понедельник греки с утра семьями валили на набережную, запускать воздушных змеев. Упругий ветер с моря подхватывал тонкие клеёнчатые крылья, тянул из рук нитки, и в небе становилось тесно от ромбов, квадратов и октаэдров, разноцветных и разномастных, хвостатых и бесхвостых. 

Коля бесцельно бродил по набережной меж людей, заглядываясь то на болтающихся в небе змеев, то на людей вокруг, деловито и весело суетящихся с нитками и плёнками. Вот заросший мужественной щетиной грек, с угадывающимся под курткой атлетическим торсом, безуспешно пытается забросить в воздушный поток большой чёрный ромб с черепом и скрещёнными костями. Его сын терпеливо ждёт рядом, рядом же и жена, тоже ждёт, но змей никак не хочет лететь, вертится и падает на асфальт, снова и снова. А вот чуть дальше мама с дочкой (а где отец? и есть ли он?) – их маленький змеёк уже бодро трепещет в воздухе: совсем невысоко, но им для счастья высоко и не надо. Они смеются – и Коля улыбается, глядя на них.

А вот ещё семья – тут всё без суеты, обстоятельно, монументально. Большой, заросший лохматой шевелюрой отец, хрупкая жена, двое детей. Жена и дети чинно садятся на деревянные подмостки, глава семьи разматывает нитки – и в воздух поднимается не змей – змеище! Большое полотно, длинный членистый хвост – змей ползёт всё выше и выше, поднимаясь над всеми, и над деревьями, и над фонарями, и над чужими змеями – самыми высокими! – и ещё выше. И как бы накрывает весь праздник собой и своим шикарным хвостом.

Коля идёт дальше, немного хмельной от чужого счастья и морского воздуха, глядит, как в парке играют собаки, как моложавый дедушка бегает со змеем в руке по парковой тропинке, и внучка его бегает рядом с ним, а другой дедушка уже не бегает, он пытается вытянуть своего змея из густой кроны дерева, а вот над парком молча и жутковато висит совершенно чёрный змей в форме самолёта, и в голове начинает звучать песня про реющий Чёрный Истребитель, и Коля смотрит на это всё, и чувствует себя одновременно и маленьким мальчиком, верящим, что отец всё же справится, ведь он же самый лучший, надо только ещё подождать, и девочкой, у которой чудо уже случилось, и женой, и матерью, и даже собаками, радостно гоняющими друг за другом и не понимающими, зачем столько людей тут сегодня, и почему они все смотрят вверх, ведь самое-то интересное тут, внизу, но сильнее всего чувствует себя Коля змеем, трепещущем в небе, упруго натянувшим нитку и уже вроде бы готовым оборвать её, но всё никак не решающимся на этот последний рывок. И знающим, что так никогда и не решится.

Костас долго и многословно жаловался на жизнь, на завалы по работе, на деньги, которых вечно не хватает, на жену, которая раньше-то была ого-го, а сейчас совсем за собой не следит, и готовить бросила, и секс её не интересует, а вот его, Костаса, ещё как интересует, но какой тут секс, если пилит всё время, попрекает деньгами, а их откуда взять столько, это ж прорва какая, и так до ночи сидишь на работе, но, по чести сказать, ноги домой и сами не идут, потому что чего там, дома, всех и развлечений, что телевизор, а его и на работе посмотреть можно — и много, много ещё о чем…

Коля слушал его вполуха и думал про себя: «Как вообще тут можно быть несчастным, в этом городе, если здесь апельсины прямо на улицах растут?»

Ведьмины слюни

Жил один мужик в Москве, звали Коля. Раз был у него на работе праздник, погуляли, выпили. А Коля даже лишку выпил. И домой на метро поехал. И разморило его там, просто в кисель. Обвис весь, трясётся на скамейке, головой мотает. А рядом с Колей баба сидела. И как тряхнёт вагон, так Коля на бабу валится. Баба его отпихнёт, он отодвинется, а потом опять на неё валится. А баба та была ведьма.  И вот опять повалился на неё Коля, а она возьми, да и плюнь ему на макушку. И вышла на станции.

А у Коли от ведьминых слюней стала плешь расти. Растёт и растёт, с каждым днём всё больше. Увидал Коля такое дело, к врачам побежал. Помогите, говорит, не хочу молодой с плешью ходить! А врачи руками разводят – не знаем, говорят, как тут помочь. Очень сильная у вас плешь. Загрустил тогда Коля. Вот, говорит, и прошла молодость. И запил. Неделю пил беспробудно, а на восьмой день полез на шкаф за спрятанной бутылкой, оступился и с табуретки упал. И умер.

Про Эдуарда

Эдуард терпеливо объясняет своей подруге: «Как я могу не ходить по клубам, вечеринкам, не общаться с другими девчонками? Это ведь естественно для полноценного самца любого вида – стараться оплодотворить всех самок в пределах досягаемости. Я бы на твоем месте просто радовался каждому новому доказательству того, что тебе достался такой качественный самец».

***

Детей заводить Эдуард не хочет. Многочисленным подругам своим объясняет: «Пойми, не в заботе и ответственности дело, совсем наоборот! Тяга к деторождению суть инстинкт, зато потом новорожденное существо обречено на страдания, разные горести, потерю близких, и, в финале, – на смерть. Я всего лишь стараюсь быть милосердным и, по возможности, не умножать в мире горя и смертей».

***

Эдуарда подруга на свидание позвала, а он проспал, не пришел. Потом говорит ей: «Ты не должна обижаться. Ты назвала место и время, мне оставалось лишь подчиниться. Но подчиняются только слабые – неужели ты мечтаешь общаться со слабой, безвольной личностью?»

***

Эдуард говорит подруге: «Не пойму, чем ты возмущаешься? Да, я переспал с ней, я этого и не скрываю. Но ведь я это, по сути, ради тебя сделал! Только представь – захотелось мне с ней переспать, но я себе это запретил. И вот мы с тобой гуляем, развлекаемся, а я только о ней и думаю. О том, как бы у нас было, и всё такое. Разве хотела бы ты такого? Это же для тебя просто оскорбительно! А я тебя уважаю, обижать не хочу. Поэтому просто трахнул ее, и из головы выбросил. Ради твоего спокойствия. Так что не возмущаться надо, а хотя бы «спасибо» сказать».

***

Каждый раз, как Эдуард заводил себе новую девушку, он говорил: «Оооо, это девушка моей мечты, просто девушка мечты!». Коля спросил у него: «Как так? У тебя по три подруги в неделю меняется, и все – девушки мечты?»
«А что такого, – говорит Эдуард – мечта у меня такая. Чтобы три в неделю.»

Чёрный Ксерокс

В одну контору привезли Чёрный Ксерокс. А у него в инструкции написано – всё можно копировать, только себя нельзя. Поставили его в маленькой комнате, включили. И начальник возле ксерокса табличку повесил: «Себя копировать запрещено!». А в этой конторе работал один мужик, Коля. Увидал он Чёрный Ксерокс и табличку возле него и думает: «А почему это себя запрещено? Что это мне тут указывают?» Дождался, покуда все работники по домам разошлись, залез в комнатку, Чёрный Ксерокс запустил. Крышку ему открыл, головой на стекло лёг, рот сжал, глаза зажмурил и на кнопку давит. Загудел Чёрный Ксерокс, затрясся весь, только и слышно, как – бух, бух, бух! – копии выплёвывает. Вот остановился он, Коля глаза раскрыл, голову поднял – а в углу восемь таких же как он Коль стоит! Только у всех глаза да губы слипшиеся, не открывающиеся. Обомлел Коля, выбежать хотел, а не пускают они его, на проходе встали. А потом потянули к нему руки, обступили, вцепились и говорят беззвучно: «Мы как ты, ты – как мы! Мы как ты, ты – как мы! Мы как ты, ты – как мы!» И чует Коля, что у него тоже глаза слипаются и рот склеивается. Он и закричать хочет, а губы не движутся, посмотреть хочет – а глаз не раскрыть. Утром пришли работники, глядят – а в комнатке с Чёрным Ксероксом девять Коль одинаковых истуканами стоят. А какой настоящий – непонятно. Судили-рядили, так ничего и не придумали. Вызвали «Скорую помощь» и она всех Коль увезла куда-то. И больше про них никто не слышал. А Чёрный Ксерокс начальник после этого продал. Теперь он в другом месте каком-то, не в этом.